После Афры смерть уже была желанна Ортруде. Ортруда была влюблена в смерть, как влюбляются в милого. Смерти жаждала Ортруда, как жаждут соединения с милым. Не потому ли и к Афре была она так нежна, что милым образом смерти проходила перед нею Афра?
Вести о вулкане радовали королеву Ортруду, как обещания пламенной смерти. Порою кошмары тоски наваливались на ее грудь, — но это жестокими кошмарами томила ее уже ненавистная ей жизнь.
И настала для нее пора умереть.
Опять настала ночь, утешающая нежно. Королева Ортруда спустилась в чертог Араминты. Перед нею шла ее верная, молчаливая служанка, Терезита, покорная, обнаженная, как рабыня. В одной руке Терезита держала зажженный фонарь с желтыми стеклами, в другой — плетеную корзину с белыми и желтыми только что срезанными розами.
Холодны были камни под ногами Ортруды и Терезиты. Впереди слышался им глухой плеск воды о темный каменистый берег. Темное чувство, похожее на страх, томило королеву Ортруду. Она знала, что мертвые, близкие сердцу, придут к ней в эту ночь. Радовалась этому Ортруда, но и боялась.
На пороге темной пещеры Терезита остановилась. Она поставила фонарь на выступ скалы, опустила к порогу корзину с розами, и медленно сняла с королевы Ортруды одежду, шепча слова заклинаний. Смутно в полумгле мерцая желтыми отсветами от фонаря, легла белая одежда Ортруды на камень у порога.
Королева Ортруда сказала тихо:
— Останься здесь, Терезита. Я войду одна.
Терезита покорно склонила голову. Она стала у порога, и неподвижными глазами, в которых затаился страх, смотрела в глубину капища, готовая придти к королеве Ортруде по ее первому зову. Ее крепкая, смуглая грудь, прижимаясь к скале, согревала холодный камень; левая рука, согнутая в локте, лежала на выступе скалы, а правая была опущена вдоль тела.
Королева Ортруда взяла фонарь и корзину с розами, и вошла в пещеру, где так еще недавно совершила она таинственный обряд над телом Афры.
Прекрасное тело Афры! Где оно теперь? И что с ним?
Черный камень у западной стены еще хранил их дар, уже завядшие розы. Посредине камня стояла золотая чаша, и по обеим ее сторонам два хрустальные сосуда с ароматами; за чашею, на золотом блюде, лежали угли, — их принесла нынче днем Терезита.
Свежими розами осыпала черный камень королева Ортруда.
Перевитые черным крепом, стояли за черным камнем у стены семь серебряных подсвечников. Свечи в них были черные, — их вставила нынче днем Терезита.
Королева Ортруда зажгла черные свечи. Желтым, тусклым огнем горели они. Их мерцание струилось по смуглому телу таящейся у порога, и жутким блеском дрожало в ее глазах, упорно приковавших свой пристальный взор к телу королевы Ортруды. От этого струящегося по телу Терезиты мерцания еще более черным и таинственным казался мрак за порогом пещеры.
Над черным камнем темная статуя нагого отрока тускло мерцала в озарении свеч. Был ее мрамор желт и печален.
Обнаженная стояла королева Ортруда перед черным камнем. Ее охватывала сумрачная прохлада склепа, и на своем теле чувствовала Ортруда неподвижный взор таящейся у порога.
Ортруда бросила в золотую чашу несколько углей, разожгла их, и медленно, капля за каплею, вылила на них из обоих хрустальных сосудов благоуханную жидкость. Багряным жаром теплились угли, согревая широкую чашу, и вея теплом в лицо Ортруды.
Дым благоуханий заволок пещеру. Едва виден за облаками плывущего в воздухе дыма стал очерк рабыни у темного порога.
Королева Ортруда совершила мистерию Смерти, одна. Слова говорила, и ответа ждала.
Темный голос звучал над Ортрудою:
— Настала ночь, когда мертвые твои придут к тебе, и скажут тебе то, чего ты не знала.
И приходили один за другим.
Первый предстал перед Ортрудою Карл Реймерс. Грустен был его взор и отуманен. Чувство сильнее любви, и неведомое людям, отражалось в глубоком взоре его очей. Карл Реймерс говорил:
— Мы не знаем, что любим. Мы не знаем, как любим. Что найдем, отвергаем, и к недостижимому стремимся вечно. Но смерть успокоит.
Прислушивалась к его спокойным словам королева Ортруда, — но все глуше звучали слова, и прошел мимо черного камня Карл Реймерс, и скрылся во тьме. И бессильно упали простертые к нему руки Ортруды.
Пришел милый паж Астольф. Одежда его была белее нагорного снега, но на руках его была кровь, и ноги его были покрыты пылью, и забрызганы кровью. Астольф говорил:
— Я не жил. Я только хотел, только мечтал, только любил, — и что же мне еще надо! Не печалься обо мне, милая Ортруда.
И он исчез, — и не пыталась удержать его Ортруда.
Проходили иные. Альдонса прошла, простая, веселая, как прежде. Сказала:
— Милая моя Дульцинея, к тебе приходила я, твоя Альдонса, и ты меня не узнала. Узнаешь ли ты хоть теперь тайну, соединяющую нас навеки?
Прошел старый Хозе. Что-то бормоча, он бренчал ключами, ища того, который нужен, и, когда нашел, засветился радостною улыбкою, и говорил тихо, как там, на кладбище:
— Бедная королева Ортруда, золотую монету ты мне подарила, и твое золото положил я к ногам непорочной Девы. Ты чаруешь и убиваешь, бедная госпожа земная, но сокровища твои невредимы, а злое твое отвеется вечным ветром.
Прошла Маргарита Камаи. На ее горле кровью точилась черная, длинная рана. Было залито кровью белое на Маргарите платье. Но Маргарита улыбалась и говорила:
— Любви не зальешь и кровью, бедная королева Ортруда.
После всех пришла бледная, прекрасная Афра. Она ничего не говорила. И неясен был облик Афры, словно облеченный туманом.